Ну хотя бы вот сам этот третий элемент, прямое значение слова "рубль", которое Вы имеете в виду, Вы можете привести?
Извините, говорил, что это сложно…
Сейчас могу только наспех, бегло…
Итак. Для начала имена, обозначающие предметы. Тут слово собака, а тут ему сопоставлено некое животное. Это просто.
Со словами, обозначающими меры, ранги и единицы счета уже сложнее. Нет дуализма имени и предмета, это имена собственного значения. Рубль — бумажка, на которой написано это самое слово. Обозначает самое себя, чистый номинал. Но это работает. Можно глубоко погрузиться в историю кредитных (бумажных) денег, разбирать, как, когда и чем они были обеспечены — разменом на золото или какими-то другими способами, — а можно не очень погружаться, но смысл всегда этот — кто бумажку выпустил, чем-то ее обеспечивает, гарантирует ее ценность.
Очень полезная условность, могучий социальный механизм! Сама бумажка не стоит ничего, но цена приписана ей не фиктивно, а насколько возможно серьезно и ответственно, чтобы люди ради этой бумажки шевелились. На ней пишут еще всякие слова: обеспечивается достоянием государства… активами банка... ценностями казначейства.. имеет хождение на всей территории… принимается в платежи всеми учреждениями, организациями и лицами… Это обеспечено если не золотом, так законом, практикой, доверием публики, — и тогда эти бумажки выполняют свои многообразные функции: средство счета, учета, обмена, накопления и пр.
Выходит, что условность имени «рубль» может быть почти такой же хорошей условностью, как условность имени «метр». Работающая условность, ответственная, имя соответствует какой-то реальности — не физической, а социальной.
Но возможен другой случай, когда эта условность изначально и намеренно ослабляется. Именно эмитент по странным историческим обстоятельствам не укрепляет доверие к бумажке, на которой написал «рубль», а ослабляет. У него другие идеи. Допустим, своей окончательной целью он ставит уничтожение товарного строя (торговли и денег) и только как временный компромисс допускает их существование. Только временно и условно.
Это другая условность! На бумажках написано почти то же самое, что писали раньше: имеют хождение… имеют золотое содержание один грамм… принимаются во все платежи… Но это условность в том смысле, что все это не соответствует реальности. Начинается расхождение сразу: еще размен на золото возможен, курс бумажного червонца вровень с царским золотым (даже выше, девять с полтиной за десятку), а уже через три года в пивной табличка:
«Пиво отпускается только членам профсоюза». Поехали, далее остановки по всем пунктам, и этих пунктов тысячи: там не принимают, здесь не разменивают, того не купишь, этого не купишь, для предприятий цены одни, для граждан другие… Условность этих денег другая, не совсем такая, как условность вообще всяких кредитных денег. Тут ничего нельзя понимать буквально, в прямом смысле, ибо номинал не равен себе, это не средство счета, сравнения.
Это условность метафоры, все написанное надо понимать в переносном смысле.
И есть еще тысяча социальных институций, которые обладают тем же свойством — нельзя понимать буквально ни одно слово, написанное на вывеске, в уставе, в законе. Вот оно, под вывеской «Заветы Ильича», — вроде это изначально было заявлено как сельскохозяйственный производственный кооператив, но на деле было рабовладельческим хозяйством с жесточайшими порядками, потом как-то незаметно проскочило фазу феодализма и превратилось в казенное предприятие с вольным наймом рабочей силы и денежной оплатой. При этом название не менялось и устав не менялся. Но если какая-то бабка через 60 лет вспомнила про двух коров, которых привела в хозяйство в 1929 году, над ней дружно смеются. Потому что это понарошку, это метафора такая, для виду называлось кооперативом, но никогда не было совместной собственностью. Никаких паев, ни земли, ни скота назад не получишь, еще радуйся, что с 1974 года можно получить паспорт и уехать — хотя бы голым, но живым.
По сравнению с этим потребительская кооперация просто маленькая и невинная несуразица: кооператив, где цены не ниже государственных, а выше. Или профсоюз, который при конфликте работника с администрацией выступает на стороне администрации. И еще тысяча вещей, где слова оторваны от действительного положения дел.
Но при этом интересно, что по очень специальным мотивам за устарелые слова держались. Вещи другие, уже четвертый раз начинку поменяли, а слова те же. Значение денег подорвано, ослаблено, сфера их обращения сокращена, из оборота выведено все, кроме жратвы и одежды, а временами деньги полностью уничтожаются реформами, но все же существуют, не отменены напрочь. Должности и звания не создают социальной иерархии, разрыв в уровне жизни минимальный, но тоже не отменены. Профсоюзы номинально существуют. Партия называется партией, хотя других партий нет. В конституции по традиции обозначены какие-то права: свобода слова, печати, собраний, объединений, еще чего-то.
Целое царство метафорических, переносных значений, где иностранцу все надо переводить: называется вот так, а на самом деле значит вот это. Это в прежние времена выдача паспорта означала, что ты можешь ехать в любую сторону, а теперь паспорт значит, что можешь жить только там, где пропишут, а пропишут не везде. Это в газете написан курс рубля к доллару 61 копейка, но обмена по этому курсу нет.
Поскольку это долго, на протяжении жизни трех поколений, изменения происходят в языке, тем более что и раньше была почва, были исторические корни, был опыт… Так что складывается очень своеобразное отношение слов и вещей, слов и фактов — его невозможно описать просто как вранье, мифологию. Это не феномены художественного творчества, это глубже, прямо в языке. Но как эта механика устроена, что за ней спрятано, как срабатывает на уровне индивидуального сознания — это всякий раз требует разбора, рассмотрения. Такие штуки тем и интересны, что они не написаны на бумаге, зато известны и понятны всем, и самая хитрая задача их по крупицам из головы советского человека извлекать. Вроде невинные эксперименты, но вызывают шок. Читает человек книжку, предлагаешь ему: ты представь, что эта мисс Тэлбот, которая не нашла работы в Англии и уехала в Австралию, носит фамилию Сергеева и живет в Рязани. Из Рязани решила в Австралию махнуть. Почему нельзя? Почему она изменница? Объясни, почему оттуда можно, а отсюда нельзя? Ответы бывали интереснейшие… О смысле слов, о правде и лжи, о свободе и справедливости… О вечном.
-- Вт сен 08, 2015 17:09:25 --А что, colonel – это имя или троп? А какой-нибудь Korvettenkapitän ? Есть ли какое-либо исследование, сравнивающее соотношение имён и тропов в разных языках?
Такое ощущение, что если слово возникло в данном языке, то у него гораздо больше шансов быть тропом, чем у пришлого.
Виноват, не могу ответить на все вопросы разом, пока что сочинял ответ
Xaositect-у, авось там что-то найдется.
Что касается исследований... Я знаю только одно очень близкое по духу --
Клемперер, брат известного дирижера, написал книжку
"Язык Третьего рейха". Он замечает, что в государстве с монопольной и агрессивной идеологией язык меняется. Есть тонкие наблюдения. Какой самый употребительный знак препинания в нацистских газетах? Кавычки. Все в кавычках -- культура в кавычках, демократия в кавычках, гуманизм в кавычках, честность в кавычках. Бездна сарказма, иронии и язвительности. Все устарелые слова теперь только в кавычках -- их можно употреблять только в переносном смысле. Тоже своего рода переход имени в метафору.
Советская практика была другая. Над абстрактным гуманизмом и гнилым буржуазным парламентаризмом тоже смеялись, но в целом путь выбран другой -- для своей социальной практики, совершенно немыслимой, подбираются какие-то пристойные слова из старого словаря. Употребляются в новом смысле. На это накладывается еще очень старая русская традиция -- магическое отношение к языку, инструментальное. Где-то в душе сидит уверенность, что если лошадь долго называть коровой, у нее отрастут рога. Между прочим, у китайцев в точности наоборот: они неохотно меняют словарь и фразеологию, но за фальшивыми именованиями реальность различают отлично -- корову доят, на лошади ездят, магией превращений не занимаются, но для приличия могут названия сохранять дурацкие, это уступка истории.