У Станислава Лема есть расказ про то, как Трурль сконструировал машину, сочинявшую стихи про Клапауция. Правда, там их явно сам Лем писал.
С. Лем писал(а):
Когда амплификационные указатели дали знать, что лирическая мощность достигла максимума, Трурль, рука которого чуть заметно дрожала, включил большой рубильник, и почти сразу машина произнесла голосом слегка хриплым, но изобилующим чарующими и убедительными интонациями:
- Общекотовичарохристофорная хрящетворобка.
- И это все? - выждав некоторое время, удивительно вежливо спросил Клапауциус. Трурль стиснул зубы, дал машине несколько ударов током и снова включил. На этот раз голос оказался значительно чище; им можно было просто наслаждаться, этим торжественным, не лишенным обольстительных переливов баритоном:
Лопотуй голомозый, да бундет грывчато
В кочь турмельной бычахе, что коздрой уснит,
Окошел бы назакрочь, высвиря глазята,
А порсаки корсливые вычат намрыд!
- По-каковски это? - осведомился Клапауциус, с великолепной невозмутимостью наблюдая за той паникой, с которой Трурль метался у щита управления; затем, махнув в отчаянии рукой, тот помчался, топая по ступеням, на самый верх стальной громадины. Видно было, как он на четвереньках вползает сквозь открытые клапаны в нутро машины, как стучит там молотком, яростно ругаясь, как что-то закручивает, бренча разводными ключами, как снова выползает и вприпрыжку бежит на другой помост; наконец он издал торжествующий вопль, выбросил перегоревшую лампу, которая с грохотом разбилась о пол в двух шагах от Клапауциуса; даже не подумав извиниться за такую небрежность, поспешно вставил на ее место новую, вытер грязные руки мягкой ветошью и закричал сверху, чтобы Клапауциус включил машину. Раздались слова:
Три, самолож выверстный, вертяшку сум воздлинем,
Секливой апелайде и боровайка кнется,
Гренит малополешный тем перезлавским тринем,
И отмурчится бамба, и голою вернется.
- Уже лучше! - воскликнул, правда не совсем уверенно, Трурль. - Последние слова имели смысл, заметил?
- Ну, если это все... - промолвил Клапауциус, который был сейчас олицетворением изысканнейшей вежливости.
- Черт бы его побрал! - завопил Трурль и снова исчез во внутренностях машины: оттуда доносился лязг, грохот, раздавались треск разрядов и проклятия конструктора. Наконец он высунул голову из небольшого отверстия на третьем этаже и крикнул:
- Нажми-ка теперь!
Клапауциус выполнил просьбу. Электрибальд задрожал от фундамента до верхушки и начал:
Грызнотвурога жуждя, голенистый лолень
Самошпака миманку...
Голос оборвался, - Трурль в бешенстве рванул какой-то кабель, что-то затрещало, и машина смолкла. Клапауциус так хохотал, что в изнеможении опустился на подоконник. Трурль кидался туда и сюда, вдруг что-то треснуло, звякнуло и машина весьма деловито и спокойно произнесла:
Зависть, чванство, эгоизм, по словам Конфуция,
До добра не доведут - знает это и болван.
Словно краба грузовик, так и Клапауция
Мощью замыслов раздавит духа великан!
- Вот! Пожалуйста! Эпиграмма! И прямо не в бровь, а в глаз! - выкрикивал Трурль, описывая круги, все ниже и ниже, ибо он сбегал вниз по узкой спиральной лестничке, пока почти не влетел в объятия коллеги, который перестал смеяться и несколько оторопел.
- А, дешевка, - сказал тут Клапауциус. - Кроме того, это не он, а ты сам!
- Как это я?
- Ты это сочинил заранее. Догадываюсь по примитивности, бессильной злости и банальным рифмам.
- Ах вот как? Ты предложи что-нибудь другое! Что захочешь! Ну, что же ты молчишь? Боишься, а?
- Не боюсь, а просто задумался, - сказал задетый за живое Клапауциус, стараясь найти самое трудное из возможных заданий, поскольку не без основания полагал, что спор о качестве стихотворения, сложенного машиной, трудно будет разрешить.
- Пусть сочинит стихотворение о кибэротике! - сказал он наконец, радостно усмехаясь. - Пусть там будет не больше шести строк, а в них о любви и измене, о музыке, о неграх, о высшем обществе, о несчастье, о кровосмесительстве - в рифму и чтобы все слова были только на букву К!
- А полного изложения общей теории бесконечных автоматов ты случайно не предложишь? - заорал оскорбленный до глубины души Трурль. - Нельзя же ставить таких кретинских уело...
И не договорил, потому что сладкий баритон, заполнив собой весь зал, в этот момент отозвался:
Кот, каверзник коварный, кибэротоман,
К королеве кафров крадется Киприан.
Как клавесина клавишей, корсажа касается.
Красотка к кавалеру, конфузясь, кидается...
...Казнится краля, киснет: канул Купидон,
К кузине королевы крадется киберон!
- Ну, и что ты скажешь? - подбоченился Трурль, а Клапауциус, уже не раздумывая, кричал:
- А теперь на Г! Четверостишие о существе, которое было машиной, одновременно мыслящей и безмозглой, грубой и жестокой, имевшей шестнадцать наложниц, крылья, четыре размалеванных сундука, в каждом из которых по тысяче золотых талеров с профилем короля Мурдеброда, два дворца, проводившей жизнь в убийствах, а также...
- Грозный Генька-генератор грубо грыз горох горстями... - начала было машина, но Трурль подскочил к щиту управления, нажал на рубильник и, заслонив его собственным телом, промолвил сдавленным голосом:
- Все! Не будет больше подобной чепухи! Я не допущу, чтобы погубили великий талант! Или ты будешь честно заказывать стихи, или на этом все кончено!
- А что же - те стихи были заказаны нечестно?.. - начал Клапауциус.
- Нет! Это были головоломки, ребусы какие-то! Я создавал машину не для идиотских кроссвордов! Ремесло это, а не Великое Искусство! Давай любую тему, самую трудную...
Клапауциус думал, думал, аж сморщился весь, и сказал:
- Ладно. Пусть будет о любви и смерти, но все должно быть выражено на языке высшей математики, а особенно тензорной алгебры. Не исключается также высшая топология и анализ. Кроме того, в стихах должна присутствовать эротическая сила, даже дерзость, но все в пределах кибернетики.
- Ты спятил. Математика любви? Нет, ты не в своем уме... - возразил было Трурль. Но тут же умолк враз с Клапауциусом, ибо Электрибальд уже скандировал:
В экстремум кибернетик попадал
От робости, когда кибериады
Немодулярных групп искал он интеграл.
Прочь, единичных векторов засады!
Так есть любовь иль это лишь игра?
Где, антиобраз, ты? Возникни, слово молви-ка!
Уж нам проредуцировать пора
Любовницу в объятия любовника.
Полуметричной дрожи сильный ток
Обратной связью тут же обернется,
Такой каскадной, что в недолгий срок
Короткой яркой вспышкой цепь замкнется!
Ты, трансфинальный класс! Ты, единица силы!
Континуум ушедших прасистем!
За производную любви, что мне дарила
Она, отдам я Стокса насовсем!
Откроются, как Теоремы Тела,
Твоих пространств ветвистые глубины,
И градиенты кипарисов смело
Помножены на стаи голубиные.
Седины? Чушь! Мы не в пространстве Вейля
И топологию пройдем за лаской следом мы,
Таких крутизн расчетам робко внемля,
Что были Лобачевскому неведомы
О комитанта чувств, тебя лишь знает
Тот, кто узнал твой роковой заряд:
Параметры фатально нависают,
Наносекунды гибелью грозят.
Лишен голономической системой
Нуля координатных асимптот,
Последних ласк, - в проекции последней
Наш кибернетик гибнет от забот.
На этом и закончилось поэтическое турне; Клапауциус тут же ушел домой, обещав, что вот-вот вернется с новыми темами, но больше не показывался, опасаясь дать Трурлю еще один повод для триумфа...
20.01.2009, 00:17 
