Сегодня "спаренная рецензия", поскольку книги, хотя и совершенно разные, написаны на близкие темы.
Вначале я позволю себе пространные рассуждения на тему "отношение человека к месту его жительства", имеющие прямое отношение к темам этих книг, но лишь косвенное - к их содержанию. Кому не интересно, может не читать.
(Мне интересно)
Что это за место, в котором я живу? Как я к нему отношусь, что думаю и чувствую по его поводу? Действительно ли я хочу жить именно здесь? Если да/нет, то почему? Если я хочу уехать, то куда и почему именно туда?
Выбор места жительства - один из важных и, не побоюсь этого слова, экзистенциальных выборов, который делает человек, наряду с выбором образования, профессии, спутника жизни и количества детей. Как минимум в некоторых странах (в России в частности) этот вопрос дополнительно заострён огромной разницей между разными городами и весями. Разницей во всём: от количества материальных благ, которые можно получить в обмен на один и тот же труд, до уровня (и наличия) городских театров и качества водопроводной воды включительно.
Мне всегда было очень интересно, как человек делает этот выбор. Один из первых вопросов, который я задам Вам при личном знакомстве - откуда Вы родом, где Вам доводилось жить и почему. Может быть, это спровоцировано непростой историей моих собственных локаций, которая включает, например, детство в крошечной деревне, где не было даже собственной школы, юность в одном из областных центров среднего размера (300-400 тысяч человек), долгие годы в одном из миниатюрных (20 тысяч человек) наукоградов и жизнь в столице страны. Список не полон.
В нашей стране упомянутый вопрос часто (слишком часто) вульгаризируется до вопроса "почему ты не уехал в Москву". Найдётся, наверное, миллионов сто человек, которые хоть раз в жизни его слышали. Ответы разнообразны, от спокойного "у меня и здесь всё достаточно хорошо" до виноватого "не смог решиться" или яростного "ненавижу эту вашу Москву". Особенно меня забавляет, когда люди, чьё знакомство со столицей ограничивается перебеганием с Ярославского вокзала на Казанский, уверяют меня, что жить в этом отвратительном городе невозможно (я провёл в нём годы и глубоко полюбил его).
Вообще, "ощущение места" у, наверное, подавляющего большинства моих соотечественников отформатировано этой ущербной, но неизбежной оппозицией "столица(-цы) vs. провинция". Часто это проявляется в двух крайних формах: либо самоуничижение, либо карго-культ с сооружением соломенных самолётов. "В этой дыре нет ничего достойного даже упоминания", - говорит юноша из города с древнейшей историей; родины вошедших в школьную программу поэтов, писателей и композиторов; одной из узловых точек Великой Отечественной; да и просто средней величины областного центра, где неплохие актёры дают "Портрет Дориана Грея", в филармонии сладкие оперные сопрано выводят дивные трели, а сотрудники отдельных лабораторий местных вузов публикуются в международных журналах не последнего ряда. "Ах, центр нашего города построен по тому же плану, что и центр Петербурга, взгляните на этот трезубец улиц", - вещает экскурсовод в городе, где полтора красивых здания и 0,2 интересных музея, а унылая застройка улиц, составляющих "трезубец", органично смотрелась бы в каком-нибудь ПГТ. Забавно, что юноша и экскурсовод имеют в виду один и тот же город.
Тем интереснее встретить совсем иное отношение. Взвешенное, спокойное, внимательное и бережное. Как в двух книгах, рецензии на которые я предлагаю вашему вниманию.
Теперь, собственно, книги. Замечательно, что обе они посвящены крупным уральским городам.
Автор:
Владимир АбашевНазвание:
Пермь как текстЖанр:
исследованиеОбласть:
этнография, культурология, филологияОбщая частьПервое издание книги Владимира Абашева "Пермь как текст" вышло в 2000 году. Как утверждает автор в предисловии к изданию 2008 года, в нём впервые было введено понятие локального текста (что это такое, см. ниже), и разобран локальный текст конкретного провинциального города. С тех пор появились такие же работы о Екатеринбурге, Челябинске, Тюмени, Ставрополе.
Книга состоит из двух частей. Первая часть занимает 150 страниц и называется "Пермский текст в русской культуре: структура, семантика, эволюция". В ней автор:
1. Вводит понятие локального текста как системы символов, через которые воспринимают город а) сами жители и б) более широкая общность (в данном случае – носители русского языка и читатели русской литературы).
2. Разбирает компоненты локального текста Перми, основываясь на разном материале: стихах местных поэтов о Перми и Урале, интервью с представителями творческой интеллигенции города, воспоминаниях путешественников и т.д.
3. Прослеживает историю пермского текста в русской культуре.
Вторая часть занимает около 250 страниц и называется "Пермский текст русской литературы XX века". В ней Абашев анализирует образ Перми в творчестве В. Каменского, Б. Пастернака, А. Решетова и В. Кальпиди, находясь на родной для себя литературоведческой почве (он доктор филологических наук).
Сразу оговорюсь, что я прочёл (и, соответственно, рецензирую) только первую часть, потому что дистиллированная филология мне не интересна.
Те места, где рецензия плавно переходит в конспект, я буду прятать в спойлеры, чтобы не мешать тем, кто захочет прочесть книгу самостоятельно.
Язык этой книги – это язык научной работы. Впрочем, он остаётся простым и ясным. Профессиональных терминов почти нет, а те, которые есть, легко гуглятся. Автор, конечно, иногда поступает по принципу "скажи "релятивный" вместо "относительный", за умного сойдёшь", но именно иногда, а не через слово, как иные его коллеги по гуманитарному цеху. Особенно радует отсутствие всех этих "дискурсов", "смыслов" (и их "распаковок") и прочих омерзительных слов, которым каждый "аффтар" присваивает по желанию левой пятки
непредсказуемых и не поясняемых значений (впрочем, об этом я уже
плакался). Радостно, что Абашев избежал этого поветрия и написал читаемый текст.
Заострение вопроса о локальной идентичности как следствие крушения СССРАбашев справедливо замечает, что вопрос "что это за место, в котором я живу, и что побуждает меня жить именно здесь?" – в сущности, экзистенциальный и потому вечный – особенно обострился после крушения советской идеологии.
Эта идеология учила нас, что в первую очередь все мы – часть человечества, идущего к коммунизму. Во вторую – граждане великой Российской империи (в одной из своих инкарнаций называвшейся СССР), наследники Пушкина и Суворова. И только в третью, на которую мало у кого оставался запрос – представители локальных общностей.
Это легко читается в советских топонимах. Попытайтесь найти российский город, в котором и ныне не было бы улиц Ленина, Кирова, Карла Маркса, Советской, Коммунистической и далее – везде. Эти названия заменили местные "Кривокобылкинские" и "Пахомовские", тем самым если не изъяв из публичного пространства, то оттеснив на второй-третий планы стоящую за ними локальную историю. Я не буду спорить, хорошо это или плохо, но это так.
Другой пример – официальная советская публицистика. Абашев приводит характерную цитату из газеты 1973 года, когда город, между прочим, официально отмечал 250-летие:
Цитата:
"Говорят, у каждого города свой норов, свои приметы. У нашей Перми самая основная, самая существенная примета – рабочий город. Индустрией, развитием промышленности определяется размах городского строительства. Рабочим классом, его традициями – норов Перми."
Вот так. Журналист якобы говорит об индивидуальности города, а на деле в эту фразу можно подставить название абсолютно любого областного и многих районных центров (на строительство заводов советская власть не скупилась), и ничего не изменится.
Конечно, не стоит огульно обвинять ушедшее государство в презрении и забвении всего местного. Как-никак в программы советских школ входило краеведение, власть щедро создавала музеи, заповедники и так далее. И всё-таки это не идёт ни в какое сравнение с ресурсами, выделявшимися на поддержание главной (коммунистической) идентичности.
Крушение великого мифа оставило на месте этой идентичности зияющую пустоту, которую требовалось чем-то заполнить. Поэтому так актуализировался вопрос о том, что такое пермяк, пскович или нижегородец. Между прочим, в последние два десятилетия на это есть явный заказ от местной власти: проводятся "круглые столы", выпускаются книги и т.д. Иногда эти инициативы доходят до абсурда. Абашев приводит совершенно вопиющий пример с изданным по заказу администрации города буклетом.
Цитата:
На первых же страницах буклета, украшенного репродукциями картин Николая Зарубина, сообщается, что на Пермской земле «более 30 млн. лет до новой эры находилась страна Хайрат – прародительница всех народов мира», что «здесь родился сам Заратустра».
Предмет и знак Автор начинает с экскурса в тему "знак vs. референт" (я воздержусь от того, чтобы называть её семиотикой, семиологией или как-то ещё, ибо не осведомлён в тонкостях профессиональной терминологии). Он объясняет, что:
1. Каждый предмет воспринимается не только как предмет, но и как символ.
2. Материалом для этих символов служит всё богатство "мифопоэтических" ассоциаций, устойчиво воспроизводящихся от респондента к респонденту. Пример: река – течение, время, перемены; вода, стихия, первозданные воды, сотворение мира; Стикс, Лета, граница, рубеж, край, мир мёртвых.
Часть из них кросскультурна (на что указывает, например, распространённость мифа о возникновении мира из воды) и, видимо, связана с глубокими и не до конца изученными механизмами человеческой психики. Другая часть навеяна культурным контекстом.
3. Эти ассоциации вступают между собой в сложное взаимодействие.
4. Культурные пласты, к которым отсылает получившийся символ, могут вступать в противоречие с фактическими свойствами предмета, и никого это не колышет. Пример: "Башня Смерти" (здание УВД Пермского края) в городском фольклоре прочно связана с 1937 годом. Рассказывают, что злые гэбэшники оттуда кого-то сбрасывали ("патроны берегли") и прочие ужасы. Между тем в 1937 году её просто не существовало: начало строительства приходится на 1949 год.
Всё это Абашев объясняет подробно, понятно и, как водится у филологов, многословно. Пожалуй, книга стала бы немного лучше, если бы он тратил на эти банальности меньше букв.
Приложение к пермскому текстуПознакомив таким образом читателя с матчастью, Абашев разбирает шесть предметов-символов, важных составляющих пермского текста.
1. Пермский звериный стиль.
2. "Башня смерти".
3. Три сестры. Кто не знает: существует устойчивое мнение, что эти чеховские героини жили именно в Перми, основанное на замечании писателя в личном письме, что они живут "в провинциальном городе, вроде Перми", и некоторых указанных в пьесе реалиях.
4. Ермак.
5. Кама.
6. Камский мост.
При этом сам автор признаётся, что выбор именно этих символов до некоторой степени случаен, и призван скорее проиллюстрировать применение метода.
Символическое содержание указанных предметов Абашев выясняет на самом разнообразном материале. В ход идут городские легенды, стихи советских поэтов, современная фантастика, воспоминания путешественников XIX века, работы фотографов. Никакого намёка на методологию отбора материала не прослеживается. Хотя существование и описание такой методологии – обязательное в современной этнографии условие для того, чтобы текст признали научной работой, а не самозаписью носителя фольклора. Впрочем, сам Абашев скромно называют свою книгу "очерком", видимо, намекая, что систематические исследования ждут нас впереди.
Модели и образцы пермского текстаАбашев называет следующие образцы, по которым строится пермский текст:
(Спойлер)
1. Общая идея города как противопоставленности сельской жизни и природе.
2. "Провинциальный город N", многократно описанный в русской классике. Скука, ничего не происходит, все усилия вязнут в местном неподвижном времени.
3. Петербург. Тут и легенды об основании Перми по плану Петра, и параллели военной эвакуации ("запасной Ленинград"), и претензии на звание культурной столицы Урала, и общий с Петербургом мотив города, в одночасье выросшего посреди глухих болот.
По поводу упомянутых легенд Абашев отмечает, что Пермь для соответствия универсальной мифологеме Города нуждается в легендарном основателе. Для пермяков им стал Пётр Великий, действующий через Татищева, для чего историю города отсчитывают (вполне официально, на уровне празднования юбилеев) от основания Егошихинского завода в 1723 году, хотя указ об учреждении губернского города Пермь относится к 1781 году. Некоторые респонденты рассказывают даже, что Пермь была основана по личному плану Петра как новый, улучшенный Петербург, в котором исправлены допущенные ошибки.
Роль имени "Пермь" в пермском тексте(Спойлер)
Для пермского текста характерно два конфликтующих компонента:
1. Пермская земля – необычайно древняя (пермский звериный стиль, княжество Пермь Великая, Биармия, чудь, язычество, даже пермский геологический период; плюс все накрученные на всё это выдумки в духе "нью эйдж"). Собственно, перечисленное в скобках составляет чуть ли не все важнейшие компоненты пермского текста. И относятся они к имени, а не к городу. Город получил их "даром" вместе с именем.
2. Город – молодой, бедный, скучный, провинциальный, построенный административной прихотью на пустом месте, но при этом носящий имя этой древней земли безо всяких, в общем, на то оснований.
Этот конфликт, очевидное несоответствие места и имени, порождает восприятие города Перми как обмана, морока, призрака. Этой "призрачности" Перми автор посвящает отдельный параграф, приводя красноречивые описания путешественников.
Абашев замечает, что даже в официальной речи пермяков принято говорить не "Пермь", а "город Пермь", как будто разграничивая город и землю.
Сделав эти любопытные наблюдения, автор впадает в нечто, выглядящее явным фричеством, начиная искать во фрагментах разных текстов о Перми анаграммы её имени: ПЕРеМены, иМПЕРия и т.д.
История пермского текстаИсторию культурного образа Перми Абашев сводит к нескольким основным пунктам. Под тэг не прячу, т.к. этот список легко почерпнуть из оглавления.
1. Уже упоминавшаяся (под тегом) символика имени.
2. "Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана" Епифания Премудрого
(Спойлер)
Стефан Пермский – креститель Перми Великой, а "Слово о житии…", включённое в XVI в. в Великие Четьи-Минеи, стало первым широко распространившимся текстом о Пермской земле. Так началось формирование её культурного образа.
З. Идея "Пермского собора" в культурном самосознании Перми рубежа ХIХ-ХХ веков.
(Спойлер)
Идея Перми (земли, а через имя и города) как форпоста христианства, несущего свет веры во тьму сибирского язычества, с соответствующим количеством местных святых.
4. Биармийско-чудской миф в истории пермского текста
5. Уже упоминавшая (под тегом) идея о призрачности Перми.
Представления о городе в среде местной интеллигенцииАбашев замечает, что представление человека о месте его жительства прежде всего отвечает на вопрос "почему я живу именно здесь", объясняет и оправдывает этот выбор. Это он остроумно называет локодицеей. Отсюда растут ноги у космического масштаба и космической же глупости идей об исключительности города. Хорошей иллюстрацией здесь являются результаты поиска "формулы Перми" на специальном "круглом столе" среди местной интеллигенции.
(Спойлер)
Цитата:
Весной 1999 года пермские краеведы провели примечательное в своём роде обсуждение вариантов лапидарного определения сущности города «круглый стол интеллигенции города» на тему «Формула Перми». «Формулы» предлагались такие: «Пермь – географическийцентр России», «Пермь – становой хребет России», «Пермь – начало Европы», «Пермь – врата в Европу», «Пермь – центр национальных сообществ», «Пермь – родина всех народов», «Пермь – центр евроазиатской культуры», «Пермь – соль земли», «Третье тысячелетие – новый пермский период», «Пермь – граница миров» и, наконец, «Пермь – информационный канал в космос».
Подобные идеи подробно раскрываются в устных рассказах о Перми представителей её творческой интеллигенции. Впрочем, в иных рассказах содержится и противоположный мотив – Перми как забытого края мира.
(Спойлер)
Творческая (но, как видно по характеру ответов, не научная) интеллигенция упирает на темы:
1. Невероятной древности этой земли (ещё раз повторим: пермский звериный стиль, княжество Пермь Великая, Биармия, чудь, язычество, даже пермский геологический период). У поэта Владимира Котельникова это доходит до утверждения, что Уральские горы – это "первая земля, поднявшаяся из воды". Здесь буквальная отсылка к космогоническим мифам.
2. Теллурических богатств (громадные запасы соли, мифы о сокровищах чуди).
3. Особую связь этой земли с космосом (некий "энергоинформационный канал" и прочая мистика). С этим Абашев связывает славу "М-ского треугольника", замечательно ложащегося в образ земли, где наш мир сообщается с иными.
4. Место, где происходят некие "глобальные информационные процессы", которые в скором будущем изменят всю жизнь человечества.
Абашев находит здесь параллели с известным мифологическим образом мировой оси и увязывает эти пункты с "архетипом центра мира".
Есть и совсем экзотические варианты. Упомянутый поэт Владимир Котельников называет (видимо, на полном серьёзе) Пермь единственным городом, который уцелеет в ядерном апокалипсисе.
Цитата:
"Мы должны быть разрушены, по их [американцев] мнению, но мы не разрушимся, они не смогут этого сделать, я не знаю, почему. Нас нельзя тронуть. Вероятно, у нас святая земля".
[Всё вышеперечисленное производит (лично на меня) сугубо удручающее впечатление. Любая отсылка к космосу в его широком смысле – к астрономии, геологии, палеонтологии, универсальным действующим в мире законам (хотя бы физическим) – это отсылка к чему-то, что неизмеримо больше любого конкретного места и события. Этот пласт знания не может обосновать исключительность некого места, он утверждает ровно противоположное – единство и равноправие всех мест. И отсюда – отсутствие конфликта с любым локусом. Неважно, где ты живёшь, ведь везде ты состоишь из атомов отгоревших звёзд, носишь в жилах солёную воду девонского океана, являешься крупицей неизмеримо огромной Вселенной под светом одной из сотен миллиардов звёзд ничем не примечательной галактики. Пытаться использовать космические (в указанном смысле) образы для утверждения приоритета некой "родины слонов" значит грубо извращать не только факты (как будто где-то на Земле не было пермского периода!), но и их символическое измерение. Моё собственное поэтическое чутьё реагирует на это отвращением.]
С этим парадоксально сочетается идея о Перми как о крае мира. Её воспринимают как границу (с Азией, Сибирью и сибирской каторгой, миром мёртвых, границу мира вообще). Кама здесь интерпретируется либо как Стикс, либо как омывающий мир первобытный океан из космологических мифов.
Этот образ Перми-края обычно насыщен негативными оттенками: проклятая, забытая богами земля, где нельзя жить. Впрочем, некоторые респонденты соединяют его с мессианской ролью Перми, возрождая старую идею: Пермь как форпост христианства на границе с язычеством.
ЗаключениеКнига Абашева – подробное, глубокое и понятное изложение представлений жителей конкретного города о нём самом и его месте в мире. Многие из описанных автором реалий знакомы мне по былому собственному месту жительства, расположенному совсем в другой части России. Думается, они универсальны для всех провинциальных городов, больших и не очень. Поэтому книга будет интересна всем, кого занимают вопросы, так сказать, локального самосознания. Другие прямо связаны с конкретикой Перми и Урала. Поэтому книга будет интересна и тем, кто неравнодушен к этой изумительно красивой земле и её богатой истории.
Абашев выстраивает свои стройные концепции, интерпретируя обширный и разнородный эмпирический материал. Но, как известно, в науке состоятельность теории определяется её способностью предсказать результат ещё не проведённого эксперимента. Не претендуя на то, что изыскания автора удовлетворяют строгим стандартам научности, скажу, что с этим пунктом его построения справляются. Свидетельство тому, которое могу привести лично я – замечательные романы А. Иванова "Географ глобус пропил" и Д. Скирюка "Блюз чёрной собаки", где воспроизводится ровно тот образ Перми, который нарисован Абашевым.
Эти книги изданы позже, чем "Пермь как текст", вышедшая в 2000 году (в переиздание 2008 года не вносилось никаких изменений), так что исследователь никак не мог учитывать их содержание в своих штудиях. С другой стороны, вряд ли они сами созданы под влиянием книги Абашева ("Географ" и вовсе, как известно, был написан "в стол" в 1990-е). Думается, дело в том, что автор и в самом деле уловил суть самосознания города. И если так, то это блестящая работа.
В "Заключении" книги, помимо обязательных общих слов, приводится мысль, которой я не могу не поделиться.
Цитата:
В эссе «По поводу классиков» <…> Борхес заметил, что хотя и не знаком с малайской или венгерской литературой, но уверен, приведись ему изучить их, в них нашлись бы «все питательные вещества, требующиеся духу».
Не так ли обстоят дела с отношением человека к месту своей жизни? Сетования на бедность и пустоту своей среды обитания более чем обыкновенны. Как известно, хорошо там, где нас нет. Но если речь идет об экзистенциально существенном, то каждое место жизни приурочено к бытийному «центру мира». В любом уголке есть всё, что надо человеку для жизни и смерти, – «все питательные вещества, требующиеся духу». Мировая символика универсальна. Каждая река – это Река, каждый холм – Гора и каждый город – Город. Дело не в местоположении, а в устройстве нашего зрения, его чувствительности к внутренним формам вещей.
Я перефразирую. Конечно, не во всяком городе есть хороший театр и хороший вуз, а в самых миниатюрных из них проблемой может стать даже поиск интересного собеседника. Но везде есть всё для того, чтобы вырасти из маленького ребёнка в интеллектуально и эмоционально развитого взрослого. Чтобы написать книгу о вечном. Чтобы чувствовать красоту и величие мира.
Как человек, выросший в крошечной и глухой деревеньке, которой в качестве культурной среды до самого наипровинциальнейшего города-миллионника как пешком до Марса, не могу не согласиться с автором.
Автор:
Алексей ИвановНазвание:
Ёбург. Город храбрых. Сделано в 1990-еЖанр:
публицистикаОбласть:
этнография, новейшая историяХулиганское название своему городу дали сами жители. Как объясняется на обложке книги,
Цитата:
В Советском Союзе был закрытый промышленный город-гигант Свердловск, в России он превратился в хайтековский мегаполис Екатеринбург, а Ёбург – промежуточная стадия между советской и российской формациями.
Повествование начинается с перестройки и закачивается наступлением 2010-х. Эпоха перемен.
В отличие от труда Абашева, книга Иванова ни в малейшей степени не претендует на научность. Это публицистика от талантливого писателя, современника эпохи и очевидца как минимум некоторых описанных событий: на 1987-1996 гг. пришлась затянувшаяся студенческая юность Иванова, проведённая как раз в Свердловске/Ёбурге, после этого он долго жил в Перми. Тем не менее, в книге ни разу не встречается местоимение "я", разве что в прямой речи. Автор присутствует, говорит с читателем, даёт личные оценки происходящему, но ни разу не заводит речь о себе самом. Город явно занимает его больше собственной персоны, и это приятно.
Не собираясь выдавать себя за историка, Иванов позволяет себе писать лёгким и непринуждённым тоном, что очень хорошо, и, что хуже, не называть свои источники информации. Выбор у читателя невелик: верить ему на слово или нет. Можно и не верить, а читать как один из возможных взглядов на ситуацию, возможно, где-то пристрастный и даже отклоняющийся от фактов (не проверял). Удовольствие от чтения огромно и в этом случае.
Книга состоит из ста новелл, освещающих самые разные стороны жизни Ёбурга. Рассказано около сотни историй (чуть меньше, потому что некоторые новеллы продолжают ранее начатое повествование) – переплетающихся, лиричных, страшных, грустных, смешных, но всегда увлекательных. Их герои – самые известные люди, проекты и события заданного места и времени. Нежная "Каравелла" и страшный "Уралмаш", Илья Кормильцев и "Уральские пельмени", Борис Рыжий и Борис Ельцин. Хочется сказать: "Смешались в кучу кони, люди…". Но так и должно быть. Это Аристотель, кажется, сказал, что город – единство непохожих. Что уж говорить о миллионном городе в очень непростую эпоху для очень большой страны.
Внимательно и любовно повествует Иванов о культуре Ёбурга. Здесь не только такие признанные мэтры, как Эрнст Неизвестный, Владислав Крапивин, Николай Коляда, Борис Рыжий и Василий Сигарев. Рассказано о музеях, театрах, деревне художников Волыны, телевидении
Павла (опечатка, на самом деле Иннокентия) Шеремета и киностудии Владимира Хотиненко. Место нашлось и деятелям т.н. "современного искусства" с их "перформансами" и "инсталляциями", о глубоком смысле и художественной ценности которых, на мой взгляд, всё загодя сказал Андерсен в "Новом платье короля", но Иванов куда более лоялен. Рассказа о себе удостоился даже Семён Слепаков. И впрямь: явление в современной массовой культуре заметное, а книга именно о заметном.
Отдельная глава имеет говорящее название "Рок-н-бург". Осветив путь таких звёзд, как "Наутилус", "Чайф" и "Агата Кристи", автор подкручивает оптику, чтобы разглядеть светила поменьше, вплоть до известных только фанатам и музыковедам, вроде "Апрельского Марша".
Много Иванов говорит о политике. Да и странно не говорить о ней, рассказывая о течении бурных 1990-х в городе, едва не ставшем столицей Уральской республики. При этом он не стесняется раздавать собственные оценки лицам и действиям. Впрочем, автор с присущим ему безупречным вкусом этих оценок добавляет ровно столько, сколько соли кладётся в суп: не пресно и не солоно. Убеждённым апологетом каких-то политических платформ он при этом не является, оставаясь умеренно критичным ко всем: коммунистам, демократам 1990-х и нынешней власти.
Некоторые рассказанные истории просто невероятны. Если Вы любите Иванова как прозаика (я вот очень люблю, по-моему, он попросту лучший из известных мне современников), имейте в виду, что в книге содержится спойлер к одной из сюжетных линий романа "Ненастье". К счастью, на момент знакомства с "Ёбургом" роман я уже прочёл. То, что казалось мне замечательной авторской находкой, оказалось попросту картинкой с натуры. Там странная история, но это и была эпоха странных историй.
Отдельную линию повествования можно было бы, по аналогии с известным телесериалом, назвать "Бандитский Екатеринбург". И недаром. Это ведь именно для "Уралмаша" изобрели специальный термин "организованное преступное сообщество" – эту махину уже никак было не назвать "группировкой". А ведь были и явления поменьше, вплоть до уличных банд.
И вновь Иванов сохраняет дистанцию. Он отнюдь не демонизирует бандитов. Признавая, что "Уралмаш" убивал своих врагов легко и безжалостно, он, например, рассказывает, как ОПС, никогда не торговавшее наркотиками
Цитата:
Это было принципиальное решение бывших спортсменов: дурь – западло
встало на сторону отчаянных журналистов, в одиночку задумавших тягаться с наркоторговцами и прикормленными ими правоохранительными органами.
Цитата:
Эти трое вместе с журналистом Андреем Санниковым с Десятого канала в цыганском посёлке Ленинского района скрытно сняли программу «Наркотеррор»: задокументировали беспредел ментов, барыг и нарколыг. Сюжеты пошли в эфир. Ёбург ошалел у экранов. В студию сразу позвонил Александр Хабаров, лидер ОПС «Уралмаш», и рявкнул в телефон: «Парни, вас всех убьют! Говорите везде, что вы под нашей защитой!»
При этом автор не строит иллюзий относительно общего влияния на город подобной расстановки сил.
Цитата:
«Уралмаш» с громом сокрушал препятствия на своём пути подобно могучему и непреклонному ледоколу. Но городу «Уралмаш» нёс страшное послание: всё можно! А когда всё можно, значит, Бога нет.
В городе орудовало около полусотни банд: стреляли, резали, били битами, бросали гранаты. Банды были не менее кровавые, чем ОПГ «Уралмаш», просто их агрессия была направлена не на криминальных лидеров, гибель которых шумно обсуждала пресса, а на обычных людей, чьи страдания никому не интересны.
Зашкаливала подростковая преступность: каждый сосунок считал себя отморозком и делом доказывал, что достоин автомата в группировке. Самыми востребованными учебными заведениями стали школы единоборств: только в клубе «Идущие к солнцу» на ВИЗе ударами карате-кёкусинкай лупасили друг друга полторы тыщи пацанов, а подобные клубы имелись в любом микрорайоне.
Наркота. СПИД. Палёная водка. Пирамиды. Тоталитарные секты. Игровые автоматы. Сетевой маркетинг. Уличный беспредел. Безработица. Безденежье. Продажные депутаты. Продажные чиновники. Продажные менты. Продажные судьи. Железные решётки на окнах. Железные двери квартир и подъездов. Ёбург не ведал законов, а непобедимый «Уралмаш» определял здесь стиль жизни.
Да, Иванов явно не страдает ностальгией по 1990-м, охватившей ныне некоторую часть образованного российского общества. Часть, как-то удивительно быстро забывшую, что "время надежд и свободы" было также временем, когда в тихие наукограды съезжались бандиты пострелять друг в друга из калашей, а профессора были вынуждены торговать носками с лотка.
Но "не надо ностальгировать" – совсем не значит "не надо помнить". Помнить как раз надо. Особенно сейчас, когда дети, рождённые в 2000-м году, уже отмечают совершеннолетие. Книга Иванова в равной степени о времени и о городе. И, мне кажется, о том и о другом у него очень здорово получилось рассказать.